В огне кустарники и воды как металл

Обновлено: 14.10.2024

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники и воды как металл.

А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры,
В крылатых сумерках - намеки и фигуры.
Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,

Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.
Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?
Кто этих мест жилец: чудовище? титан?

Здесь душно в тесноте. А там - простор, свобода,
Там дышит тяжело усталый Океан
И веет запахом гниющих трав и иода.

Зеленый вал отпрянул и пугливо
Умчался вдаль, весь пурпуром горя.
Над морем разлилась широко и лениво
Певучая заря.

Живая зыбь как голубой стеклярус.
Лиловых туч карниз.
В стеклянной мгле трепещет серый парус.
И ветр в снастях повис.
* * *

Пустыня вод. С тревогою неясной
Толкает челн волна.
И распускается, как папоротник прекрасный,
Зловещая луна.

И день и ночь шумит угрюмо,
И день, и ночь на берегу
Я бесконечность стерегу
Средь свиста, грохота и шума.

Когда ж зеркальность тишины
Сулит обманную беспечность,
Сквозит двойная бесконечность
Из отраженной глубины.

Над чернозолотым стеклом
Струистым бередя веслом
Узоры зыбкого молчанья,
Беззвучно оплыви кругом
Сторожевые изваянья,
Войди под стрельчатый намет,
И пусть душа твоя поймет
Безвыходность слепых усилий
Титанов, скованных в гробу,
И бред распятых шестикрылий
Окаменелых Керубу.
Спустись в базальтовые гроты,
Вглядись в провалы и пустоты,
Похожие на вход в Аид.
Прислушайся, как шелестит
В них голос моря безысходней,
Чем плач теней. И над кормой
Склонись, тревожный и немой,
Перед богами преисподней.
. Потом плыви скорее прочь.
Ты завтра вспомнишь только ночь,
Столпы базальтовых гигантов,
Однообразный голос вод
И радугами бриллиантов
Переливающийся свод.

17 июня 1918
Над зыбкой рябью вод встает из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы черные, потоки красных щебней –
Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны –
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.

И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.

Путем назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья.

Я - солнца древний путь от красных скал Тавриза
До темных врат, где стал Гераклов град - Кадикс.
Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс,
И струйный столб огня на мне сверкает сизо.

Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза
Ко мне склонился кедр и бледный тамариск.
Широко шелестит фиалковая риза,
Заливы черные сияют, как оникс.

Люби мой долгий гул, и зыбких взводней змеи,
И в хорах волн моих напевы Одиссеи.
Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь,
И обоймут тебя в глухом моем просторе
И тысячами глаз взирающая Ночь,
И тысячами уст глаголящее Море.

Как в раковине малой - Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, -
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.

С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественнопустынных берегов
Очнулся я, душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов,
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, -
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и млеющие дали

Стиху - разбег, а мысли - меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

. И мир, как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.

Дрожало море вечной дрожью
Из тьмы пришедший синий вал
Победной пеной потрясал,
Ложась к гранитному подножью,
Звенели звезды, пели сны.
Мой дух прозрел под шум волны!

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами.
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.
1903 или 1904

Дом поэта.
Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины.
Земля могил, молитв и медитаций —
Она у дома вырастила мне
Скупой посев айлантов и акаций
В ограде тамарисков. В глубине
За их листвой, разодранной ветрами,
Скалистых гор зубчатый окоем
Замкнул залив Алкеевым стихом,
Асимметрично-строгими строфами.
Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,
И побережьям этих скудных стран
Великий пафос лирики завещан
С первоначальных дней, когда вулкан
Метал огонь из недр глубинных трещин
И дымный факел в небе потрясал.
Вон там — за профилем прибрежных скал,
Запечатлевшим некое подобье
(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),
Как рухнувший готический собор,
Торчащий непокорными зубцами,
Как сказочный базальтовый костер,
Широко вздувший каменное пламя, —
Из сизой мглы, над морем вдалеке
Встает стена. Но сказ о Карадаге
Не выцветить ни кистью на бумаге,
Не высловить на скудном языке.
Я много видел. Дивам мирозданья
Картинами и словом отдал дань.
Но грудь узка для этого дыханья,
Для этих слов тесна моя гортань.
Заклепаны клокочущие пасти.
В остывших недрах мрак и тишина.
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.
И та же страсть и тот же мрачный гений
В борьбе племен и в смене поколений.
Доселе грезят берега мои
Смоленые ахейские ладьи,
И мертвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея.
Наносы рек на сажень глубины
Насыщены камнями, черепками,
Могильниками, пеплом, костяками.
В одно русло дождями сметены
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то пришлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто.
Сарматский меч и скифская стрела,
Ольвийский герб, слезница из стекла,
Татарский глёт зеленовато-бусый
Соседствуют с венецианской бусой.
А в кладке стен кордонного поста
Среди булыжников оцепенели
Узорная арабская плита
И угол византийской капители.
Каких последов в этой почве нет
Для археолога и нумизмата —
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата.
Здесь, в этих складках моря и земли,
Людских культур не просыхала плесень —
Простор столетий был для жизни тесен,
Покамест мы — Россия — не пришли.
За полтораста лет — с Екатерины —
Мы вытоптали мусульманский рай,
Свели леса, размыкали руины,
Расхитили и разорили край.
Осиротелые зияют сакли;
По скатам выкорчеваны сады.
Народ ушел. Источники иссякли.
Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.
Но скорбный лик оцепенелой маски
Идет к холмам Гомеровой страны,
И патетически обнажены
Ее хребты и мускулы и связки.
Но тени тех, кого здесь звал Улисс,
Опять вином и кровью напились
В недавние трагические годы.
Усобица и голод и война,
Крестя мечом и пламенем народы,
Весь древний Ужас подняли со дна.
В те дни мой дом — слепой и запустелый —
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать
Себя — губить, друг друга — истреблять,
И сам читал — в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.
Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.
Утихла буря. Догорел пожар.
Я принял жизнь и этот дом как дар
Нечаянный — мне вверенный судьбою,
Как знак, что я усыновлен землею.
Всей грудью к морю, прямо на восток,
Обращена, как церковь, мастерская,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет, не иссякая.
Войди, мой гость: стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога.
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров — убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь — их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шепот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты. Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И ты, и я — мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни ее немой укор.
И сам избрал пустынный сей затвор
Землею добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух
В уединеньи выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется. Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи.
Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днем.
Благослови свой синий окоем.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
25 декабря 1926
КАРАДАГ

Преградой волнам и ветрам
Стена размытого вулкана,
Как воздымающийся храм,
Встает из сизого тумана.
По зыбям меркнущих равнин,
Томимым неуемной дрожью,
Направь ладью к ее подножью
Пустынным вечером — один.
И над живыми зеркалами
Возникнет темная гора,
Как разметавшееся пламя
Окаменелого костра.
Из недр изверженным порывом,
Трагическим и горделивым,
Взметнулись вихри древних сил —
Так в буре складок, в свисте крыл,
В водоворотах снов и бреда,
Прорвавшись сквозь упор веков,
Клубится мрамор всех ветров —
Самофракийская Победа!
14 июня 1918
2

Над черно-золотым стеклом
Струистым бередя веслом
Узоры зыбкого молчанья,
Беззвучно оплыви кругом
Сторожевые изваянья,
Войди под стрельчатый намет,
И пусть душа твоя поймет
Безвыходность слепых усилий
Титанов, скованных в гробу,
И бред распятых шестикрылий
Окаменелых Керубу.
Спустись в базальтовые гроты,
Вглядись в провалы и пустоты,
Похожие на вход в Аид.
Прислушайся, как шелестит
В них голос моря — безысходной,
Чем плач теней. И над кормой
Склонись, тревожный и немой,
Перед богами преисподней.
. Потом плыви скорее прочь.
Ты завтра вспомнишь только ночь,
Столпы базальтовых гигантов,
Однообразный голос вод
И радугами бриллиантов
Переливающийся свод.
17 июня 1918

Другие статьи в литературном дневнике:

25.05.2018. Из поэмы Шествие И. Бродский. 1961г
15.05.2018. ***
14.05.2018. Максимилиан Волошин.
05.05.2018. ***
02.05.2018. Этюд Светлана Арнаут

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Конкурс Лучшее из наваждений земли

Благодарю Ирину за помощь в оформлении Конкурсов "Алых Парусов". Это не просто труд, скорее особый дар, талант - понять настроение Ведущего, душой почувствовать тему и представить её так, чтобы у Авторов было желание не только на участие в Конкурсе, но и на написание новых строк.

"Каждое впечатление может послужить дверью к вечному." /Максимилиан Волошин/

Как мне близок и понятен
Этот мир – зеленый, синий,
Мир живых, прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.

Дорогие Друзья, с Вами СЕРГЕЙ AЛМАЗОВ

Предлагаем Вашему вниманию Конкурс "Лучшее из наваждений земли".

"Живопись словом" - наверное, так можно сказать о Художнике, творчество которого выходит за рамки литературы и соединяется с архитектурой, музыкой, мистикой, философией… Пространство "impression"..

"Я изображаю не явления мира, а своё впечатление, получаемое от них" - так своими словами формулирует основной принцип импрессионизма Максимилиан Волошин.

В ранних стихах он больше живописец, чем поэт - "лирический фон души" проступает через акварели "сквозные, в цветных пятнах, брызгах и бликах"..

Выйди на кровлю. Склонись на четыре
Стороны света, простерши ладонь.
Солнце. Вода. Облака. Огонь -
Все, что есть прекрасного в мире.
Факел косматый в шафранном тумане.
Влажной парчою расплесканный луч.
К небу из пены простертые длани.
Облачных грамот закатный сургуч.
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли.
Я ж уношу в свое странствие странствий
Лучшее из наваждений земли.

Для Волошина органична не сама жизнь, а правдивое впечатление от неё.. чувственное восприятие мира, рождающее ассоциации по цвету, запаху, вкусу. Его жизненное кредо - "всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить.." Это касается и живописи, и поэзии..

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами.
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Все воспринять и снова воплотить.

Воплотить в Слове, с чего и начиналось истинное творение. В слове, несущем "всю полноту сознанья, воли, чувства, все трепеты и все сиянья жизни…" Видимо, это и есть талант, Божья искра, - найти то единственное, правильное и, главное, своё Слово, чтобы пройти, по образному определению А. Белого, "сквозь строй" чужих линий "самим собою", не толкаясь.

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! Предлагаем Вашему вниманию серию акварелей Максимилиана Волошина и строки его стихотворений. Будем рады получить от Вас impression по пейзажам поэта Серебряного века. Ждём Ваши впечатления от картин природы.. не описание - именно впечатления, сотканные из неповторимых образов и оригинальных метафор..

1. Уж много дней рекою Океаном
Навстречу дню, расправив паруса,
Мы бег стремим к неотвратимым странам.

/из цикла "Киммерийские сумерки"/

2. День молочно-сизый расцвел и замер,
Побелело море, целуя отмель.
Всхлипывают волны, роняют брызги
Крылья тумана.

/из цикла "Киммерийская весна"/

3. Старинным золотом и желчью напитал
Вечерний свет холмы. Зардели красны, буры
Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.
В огне кустарники и воды как металл.

4. В гранитах скал — надломленные крылья.
Под бременем холмов — изогнутый хребет.
Земли отверженной — застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!

5. Я вижу грустные, торжественные сны —
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.

6. Так странно, свободно и просто
Мне выявлен смысл бытия,
И скрытое в семени "я",
И тайна цветенья и роста.
В растенье и в камне - везде,
В горах, в облаках, над горами
И в звере, и в синей звезде,
Я слышу поющее пламя.

7. Священных стран
Вечерние экстазы.
Сверканье лат
Поверженного Дня!
В волнах шафран,
Колышутся топазы,
Разлит закат
Озерами огня.

Акварели Волошина - это ещё и картины-размышления: не копирование природы, а наблюдение, вдумчивое изучение и познавание. Ваши этюды самопознания дадут Конкурсу новые штрихи, тона и полутона.

Представьте нашим читателям написанный Вами специально для Конкурса impression, и пусть о Вашем творении скажут: "Это лучшее из наваждений земли"..

НА КОНКУРС принимаются стихотворения ОБЪЁМОМ от 8 до 32 СТРОК

ВНИМАНИЕ! КОНКУРС АНОНИМНЫЙ!

ПРИНИМАЮТСЯ ТОЛЬКО НОВЫЕ СТИХИ, НАПИСАННЫЕ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ КОНКУРСА!

УСЛОВИЯ ПРИЁМА ПРОИЗВЕДЕНИЙ:

Заявка должна содержать Ваш стихирный псевдоним или имя и текст стихотворения. Просьба к участникам Конкурса: после отправки Вашего письма напишите в рецензии под данной публикацией два слова: заявка отправлена. Приём стихотворения фиксируется Ведущим в замечаниях.

Для Голосования стихи будут выставлены под номерами отдельным постом, и Победитель Конкурса определится по итогам Ваших бюллетеней.

1 место – 1000 стихобаллов

2 место – 700 стихобаллов

3 место – 500 стихобаллов

Участие в конкурсе бесплатное.

Приём заявок производится с 26-го апреля. Сроки окончания приёма заявок определяет Ведущий Конкурса по своему усмотрению.

Любая помощь стихобаллами принимается с благодарностью.
Логин площадки - oycumena.

Ко всем участникам Конкурса просьба нажимать на кнопочку "понравилось".

Максимилиан Волошин.

Здесь был священный лес. Божественный гонец
Здесь был священный лес. Божественный гонец
Ногой крылатою касался сих прогалин.
На месте городов ни камней, ни развалин.
По склонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
В зеленых сумерках таинственно печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов — начало и конец?

Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни,
И море древнее, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов.

И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут. неотвратимо.

СТАРИННЫМ ЗОЛОТОМ И ЖЕЛЧЬЮ НАПИТАЛ.

А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры,
В крылатых сумерках — намеки и фигуры.
Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,

Здесь душно в тесноте. А там — простор, свобода,
Там дышит тяжело усталый Океан
И веет запахом гниющих трав и йода.

1907, Коктебель
Максимилиан Волошин.

Максимилиан Александрович Волошин 1877 1932

Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом – широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху – разбег, а мысли – меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Это – восточный Крым. Он совсем не похож на изобилующий пышной растительностью южный Крым. Это – выжженные степи, остроконечные горы, желтый песок, горький запах полыни. И в самом деле, южный склон Кара-Дага, обрывающийся к морю, напоминает профиль Максимилиана Александровича Волошина, особенно если смотреть с плоской крыши дома, в котором жил поэт, или из окна его кабинета.
Этот поселок называется Коктебель. Впрочем, его официальное название до последнего времени было Планёрское, но все равно все говорили – Коктебель. Поэт очень любил эти места и считал, что именно здесь находилась воспетая Гомером «Киммер;и печальная область».
Замечательный поэт долгое время был неизвестен русскому читателю. Прошло всего три года со дня его кончины, и в 1935 году рапповский критик А. Селивановский написал: «Он умер в 1932 году в Коктебеле, забытый литературой и читателями причудливый памятник давно умершего символизма». Здесь неверно все, кроме бесспорного факта смерти поэта в 1932 году.
К символизму Волошин не имел никакого отношения, хотя приятельствовал с В. Я. Брюсовым и А. Белым, писал об А. Блоке и К. Бальмонте. Он всегда был сам по себе, чуждался всякого рода литературных группировок.
И забыть его не забыли. Хотя для этого делалось немало. Посетив Коктебель в 1968 году, автор этих строк с удивлением увидел на Доме поэта мемориальную доску, извещавшую, что в этом доме жил и работал поэт и художник М. А. Кириенко-Волошин. Ни одной строки поэта в советской печати не было опубликовано. В Русском музее в Ленинграде выставлялись акварели, да в Феодосийской картинной галерее им. Айвазовского – художественные работы. А мемориальная доска была! Музея тогда не существовало, в доме жила Мария Степановна, вдова поэта. Доску установили благодаря энергии ныне покойного профессора Ленинградского университета Виктора Андрониковича Мануйлова, сделавшего очень много для увековечения наследия поэта.
Отец поэта в самом деле носил двойную фамилию Кириенко-Волошин; сам поэт, насколько мне известно, никогда так не подписывался, но В. А. Мануйлов, доказывая Украинскому Союзу писателей, что доску надо установить, нажимал именно на «Кириенко», добавляя еще, что одним из предков поэта был бандурист Матвий Кириенко, так сказать, носитель украинского народного начала. Сейчас в доме поэта музей. Уже давно. Хотя волошинского Коктебеля фактически больше нет. Его застроили безобразными корпусами, доступ на Кара-Даг закрыт.
Слава Богу, можно сходить на могилу поэта на вершине горы Кучук-Енишары. Покойная М. И. Цветаева ошибалась, называя эту гору Янычар. Енишары – значит хамелеон. Мыс, у которого начинается гора, действительно постоянно меняет цвет. С вершины открывается удивительный вид: с одной стороны на море, а с другой – на горный ландшафт вулканического происхождения, о котором М. А. Волошин так точно написал:

Заклепаны клокочущие пасти,
В остывших недрах мрак и тишина,
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.

Я иду дорогою скорбной в мой безрадостный Коктебель.
По нагориям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.

Он еще не знал, что он художник, но стихи уже обнаруживали зоркий глаз. Впрочем, в Москве еще ребенком Макс случайно увидел, как рисует В. И. Суриков, и зрелище создания картины пробудило в нем большой интерес к рисованию. Позднее М. А. Волошин написал книгу о Сурикове.
А пока рождаются удивительные крымские стихи:

А груды валунов и глыбы голых скал
В размытых впадинах загадочны и хмуры.
В крылатых сумерках – намеки и фигуры.
Вот лапа тяжкая, вот челюстей оскал.

Мудрой судьбою закинутый в сердце
Азии, – я ли не испытал
В двадцать три года всю гордость изгнанья
В рыжих песках туркестанских пустынь? –

писал Волошин в 1927 году в поэме «Четверть века», и дальше:

Как я любил этот кактус Европы
На окоеме Азийских пустынь –
Эту кипящую магму народов
Под неустойчивой скорлупой.

Ссылка была недолгой. Вскоре поэт получил возможность вернуться домой и даже уехать в Европу. Имея на троих 150 рублей, Волошин и два его друга прошли несколько стран, нагляделись на шедевры живописи во многих европейских музеях. «В эти годы, – писал Волошин, – я только впитывающая губка. Я – весь глаза, весь уши» (Автобиография 1925 года). Какое-то время поэт учится в Берлине, потом переезжает в Париж.
В Париже поэта особо привлекают современные течения живописи. Оказавшись в мастерской Елизаветы Сергеевны Кругликовой, он с интересом наблюдал за ее работой, и вдруг художница протянула ему лист бумаги и уголь и сказала: «А почему бы тебе не попробовать рисовать самому?» Опыт оказался удачным. В дальнейшем Волошин создал множество акварельных работ. Он стал своего рода связующим звеном между французскими художниками и русскими коллекционерами. Именно ему мы обязаны тем, что в нашей стране имеется в музеях большое количество произведений французских импрессионистов. Он убедил Щукина покупать Гогена, Матисса и других мастеров, тогда еще не в полной мере оцененных на Западе.
Его парижские стихи во многом сходны с живописью французов: они зримы, пластичны, что для символистов совершенно нехарактерно:

Как мне близок и понятен
Этот мир – зеленый, синий,
Мир живых, прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
…
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.

Выразительны и его городские парижские пейзажи: индустриальный город с громоздкими сооружениями Всемирной выставки и недавно воздвигнутой Эйфелевой башней:

Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб – сквозь дождь издалека
Большое колесо и Башня-великанша,
И ветер рвет огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.

Но в Париже поэт часто вспоминает свой Коктебель. Тогда же Волошин сформулировал свою жизненную установку: «Учиться в Париже, работать в Коктебеле».

Взор пленен садами Иль де Франса,
А душа тоскует по пустыне.

В один из приездов в Россию произошло его знакомство с Брюсовым, после чего Волошин стал регулярно посылать в журнал «Весы» корреспонденции о новом в живописи Франции.
В 1905 году Волошин оказался в Петербурге за несколько дней до «Кровавого воскресенья» и наблюдал там странное оптическое явление: на небе полыхал тройной диск солнца. В этот день был сильный мороз, и в такую погоду в северных широтах это бывает. Но поэт расценил это как предвестие странных и непонятных событий:

В багряных свитках зимнего тумана
Нам солнце гневное явило лик втройне,
И каждый диск сочился точно рана.
И выступала кровь на снежной пелене.

Об этом же и его пророческие стихи «Ангел мщения», и удивительная статья «Пророки и мстители».
В 1908 году поэт женился на художнице Маргарите Сабашниковой, которая написала потом интересную книгу воспоминаний «Зеленая змея» (на немецком языке, русский перевод вышел в 1993 году в Санкт-Петербурге в издательстве «Андреев и сыновья»). Брак их был недолгим, но память о нем осталась в стихах поэта. Первая книга Волошина вышла в 1910 году со скромным названием «Стихотворения 1900–1910» (М.: Гриф). Один из разделов книги называется «Годы странствий». Поэт так хотел назвать и всю книгу, о чем свидетельствует экземпляр Пушкинского дома, где название «Стихотворения» зачеркнуто и рукой Волошина написано «Годы странствий». Волошин побывал в Андорре, в Испании, Греции, на Майорке, собирался в Японию и Индию, но эти поездки не были осуществлены. Его стихи периода странствий живописны, реалистичны, в чем-то предвещают будущий акмеизм.

Из страны, где солнца свет
Льется с неба, жгуч и ярок,
Я привез себе в подарок
Пару звонких кастаньет.

Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих, –
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
< … >
В них живет испанский зной,
В них сокрыт кусочек света.

Наибольшего приближения к фразеологии и эстетике символизма, хотя и внешней, поэт достигает в своих венках сонетов «Corona astralis» и «Lunaria», a также в некоторых стихотворениях, например «Пещера», но и там – вполне конкретное, реальное восприятие мира.
Когда в Петербурге возник новый журнал «Аполлон», Волошин принял в нем самое деятельное участие, долгое время печатал в этом журнале стихи и статьи, переводы французских поэтов. Он же стал одним из главных организаторов нашумевшей мистификации с Черубиной де Габриак, о которой будет подробнее рассказано в главе о Гумилеве (в части 3).
В январе 1913 года в Третьяковской галерее психически больным А. Балашовым была повреждена картина И. Репина «Иван Грозный и его сын». Общественность была потрясена этим, но Волошин рассудил иначе: он счел, что на картине слишком много крови, что она излишне натуралистична, и это спровоцировало поступок Балашова. Пусть это мнение было ошибочным, но пресса начала настоящую травлю Волошина. В автобиографии Максимилиан Александрович писал: «. все редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот моим книгам».
Уехав весной 1913 года в Коктебель, Волошин сосредоточивается на живописи, пишет темперой на листах картона. В коктебельском Доме поэта сохранилось немало таких картонов. В дальнейшем он работает в основном акварелью.
Пишет он и стихи о восточном Крыме, тоже напоминающие акварели.

Заката алого заржавели лучи
По склонам рыжих гор. и облачной галеры
Погасли паруса. Без края и без меры
Растет ночная тень. Остановись. Молчи.

Каменья зноем дня во мраке горячи,
Луга полынные нагорий тускло-серы.
И низко над холмом дрожащий серп Венеры,
Как пламя воздухом колеблемой свечи.

В 1914 году Волошин поехал в Швейцарию к известному антропософу Рудольфу Штейнеру. В небольшой деревне Дорнах около немецкой границы антропософы строили подобие храма: Гетеанум, или Иоаннес-бау. Время для этого было выбрано самое неподходящее – началась первая мировая война. Волошину каким-то счастьем удалось уехать в Париж.

И я, как запоздалый зверь,
Вошел последним внутрь ковчега.

Но война все больше давала о себе знать и в столице Франции. Волошин отрицал войну как бессмысленную бойню. В 1915 году он создает цикл военных парижских стихов «Anno mundi ardentis» («В год пылающего мира»).

В эти дни не спазмой трудных родов
Схвачен дух: внутри разодран он
Яростью сгрудившихся народов,
Ужасом разъявшихся времен.
< . >
В эти дни безвольно мысль томится,
А молитва стелется, как дым.
В эти дни душа больна одним
Искушением – развоплотиться.

Эти стихи уже предвещают темперамент и ярость его «Неопалимой купины». В один из призывов 1916 года Волошину, как ратнику 2-го разряда, предстояло вернуться в Россию и идти воевать. Он вернулся, но написал письмо военному министру Д. С. Шуваеву. Этот единственный в своем роде документ разыскан профессором В. А. Мануйловым.
Вот отрывки из него:
«Я не могу принять участия в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины.
Как художник, работа которого есть созидание форм, я не могу принять участия в деле разрушения форм и в том числе самой совершенной – храма человеческого тела. Как поэт, я не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре, раз мой долг – понимание».
Такое письмо могло навлечь на автора серьезные неприятности, но. его направили на освидетельствование и признали негодным к военной службе. Больше такой проблемы перед поэтом не возникало. Он уехал в Коктебель, где прожил почти безвыездно до самой кончины. Как Волошин сам свидетельствовал: «. ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую. И все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой».
В. В. Вересаев, человек весьма достойный, но, что называется, совсем другого менталитета, Волошина понимавший мало и описывавший в основном его эксцентрические поступки, тем не менее для стихов, написанных о войне и революции, находит очень точные слова: «Революция ударила по его творчеству, как огниво по кремню, и из него посыпались яркие, великолепные искры. Как будто совсем другой поэт появился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом».
Книга «Неопалимая купина», составленная поэтом, целиком не опубликована до сих пор. Частично – в разных изданиях последних лет. Самые беспощадные стихи этих лет все-таки выражают глубокую уверенность в том, что все в России наладится:

Но я верю, расступится бездна,
И во всей полноте бытия
Всенародно, всемирно, всезвездно
Просияет правда твоя!

Поэт не на стороне красных или белых. Он – на стороне России. Революции он называет «биением кармического сердца планеты» и считает неизбежными:

Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало,
Господи! Вот плоть моя.

Он пишет поэму «Россия», рисует множество акварелей.
Как он отнесся к установившемуся в России режиму? Он все понимал. Но вполне искренно писал: «Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отрицательному отношению к заработной плате и купле-продаже». Он был бессребреником, пускал в свой дом жить бесплатно, но власти этому не верили, пытались обложить невыносимыми налогами, отобрать дом. Впрочем, это были местные власти. На них удавалось найти укорот в Москве:

Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.

В 20-е годы поэт создает цикл философских стихотворений (или, если угодно, поэму) «Путями Каина». 23 декабря 1923 года он писал своему другу, известному филологу А. М. Пешковскому: «"Путями Каина" – это цикл стихов, касающихся материальной культуры человечества. Россия и русская революция затронуты в ней лишь стороной. Но там я формулирую почти все мои социальные идеи, большей частью отрицательные. Общий тон – иронический». Удивительно звучат сейчас строки из этой поэмы:

Все наши достиженья в том, что мы
В бреду и корчах создали вакцину
От социальных революций: Запад
Переживет их вновь, и не одну,
Но выживет, не расточив культуры.

Листая поэму, то и дело натыкаешься на строки, как будто написанные сию минуту, а не семьдесят лет назад.

А в наши дни, когда необходимо
Всеобщим, равным, тайным и прямым
Избрать достойного –
Единственный критерий
Для выборов:
Искусство кандидата
Оклеветать противника
И доказать
Свою способность к лжи и преступленью,
Поэтому парламентским вождем
Является всегда наинаглейший
И наиадвокатнейший из всех.

Рассматривать целиком поэму «Путями Каина» мы, увы, здесь не имеем возможности. Она потребовала бы целой монографии.
В Коктебель ездили многие поэты и художники погостить у Волошина. Там создавалась уникальная интеллектуальная атмосфера, обстановка игры и творчества. В 30-е годы рапповские критики пытались скомпрометировать все, что происходит в доме поэта в Коктебеле, и самого Волошина, объявляя его «внутренним эмигрантом». Стихи его не публиковали. Здоровье поэта делалось все хуже, но он продолжает работать. Рисуя акварели, поэт делает к ним удивительные надписи, напоминающие японские хокку:

На дне долин, напитанных полынью,
С утра лежит пустая тишина.

Грозою осененная земля,
Вся воспаленная от зноя.

Получалось двойное впечатление: от гаммы красок и от точных поэтических слов. Кстати, геологи и планеристы ценили его работы и со своей профессиональной точки зрения. Его даже просили нарисовать несколько пейзажей. для учебника по геологии, выпускавшегося Томским университетом, так как его рисунки выразительнее фотографий передавали рельеф восточного Крыма. Именно М. А. Волошин указал планеристам наиболее удачное место для соревнований (отсюда и название поселка «Планёрское»).
Как завещание звучит его стихотворение «Дом поэта», которое, несмотря на его объем и на свой весьма преклонный возраст, читала на встречах со слушателями вдова поэта Мария Степановна.

Мой кров убог. И времена суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.

Мои ж уста давно замкнуты. Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.

И при жизни, и после смерти быть тетрадкой – это не всякому дано. Теперь поэт стал и многими книгами, но открывшие его в 60-е годы поныне любовно хранят переписанного от руки Волошина. Целые тома!
Умирал он долго и тяжело. Астма, воспаление легких. Завещал похоронить себя на вершине горы Кучук-Енишары. Думали, что надо приглашать взрывников: горы восточного Крыма состоят из твердых пород. Но оказалось, что именно на указанном им месте метра на три земля легко поддается лопате.

Так даже в смерти своей – подъём
Он даровал несущим.
Стало быть, именно на своем
Месте: ему присущем.

Так писала о своем старшем друге Марина Цветаева, оставившая о нем воспоминания «Живое о живом». Профессор В. А. Мануйлов, пока был жив и мог ездить в Коктебель, 11 августа каждого года водил всех желающих туда, на вершину, где вспоминали Волошина, читали его стихи.
Всем нам нужен этот большой и мудрый человек, и как нельзя кстати звучат в наши дни его слова, сказанные в 1917 году: «В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты надо, чтобы оставались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти и заклинать обезумевшую реальность благословением».

Литература
1. Вересаев В. В. Коктебель / Собр. соч. – М.: Правда, 1961. Т. 5.
2. Волошин М. А. Стихотворения и поэмы. – Екатеринбург.: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1992.
3. Волошин М. А. Лики творчества. – Л.: Наука, 1988.
4. Волошин М. А. Коктебельские берега. – Симферополь: Таврия, 1990.
5. Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники. – М.: Книга, 1991.
6. Дегтярев П., Буль Р. У литературной карты Крыма. – Симферополь: Крым, 1965.
7. Ионов А. О писателях и книгах. – Донецк: Книжное изд-во, 1963.
8. Куприянов И. Т. Судьба поэта. – Киев: Науква думка, 1978.
9. Купченко В. П. Странствие Максимилиана Волошина // Подъём. 1992. № 1-4.
10. Максимилиан Волошин – художник: Сб. материалов. – М.: Советский художник, 1976.
11. Миндлин Э. М. Необыкновенные собеседники. – М.: Советский писатель, 1968.

Читайте также: